Вирия

ВОРОБЬЁВ ВАДИМ

ВИРИЯ

Почти сказочный приключенческий роман

В давние-давние времена, когда мир был другим и люди не были похожи на теперешних, солнце также светило, ветер также дул, и природа ничем не отличалась от нынешней. Зимой снег и лёд радовали ребятишек, а мороз и стужа делали красными лица взрослых. Потом наступала весна, всё теплело, смягчалось, радовалось. Незаметно начинали петь птички и шелестеть листочки. И уже по просохшим дорогам под ясным весенним солнцем в редких облачках начинали ездить кареты, дребезжащие телеги, повозки всех мастей и разновидностей. Дни становились теплее, и уже ночевать можно было просто на улице.

В такие давние-давние времена жил плотник Толстогуб со своей женой и многочисленными детьми. Жил у самой дороги, так что часто заезжали к нему путники и оставались на ночлег. В то утро солнце светило нестерпимо ярко, и поздневесенний день спешил ничем не уступить лету. По дороге за поворотом послышался стук, скрежет и ржание. Определённо, это была не одна телега, или повозка. Их было много, много. Плотник знал, плотник чувствовал: всю свою жизнь он жил у дороги. Плотник и его многочисленное потомство выбежали со двора за ворота. И тут их взглядам открылось нечто необычайное - из-за излучины дороги показалась одна повозка, пёстро разукрашенная, затем, другая, ещё большая, потом ещё, ещё. Это были бродячие артисты. Их разноцветные повозки дребезжали бесчисленными маленькими колокольчиками, а пылающие наряды шатров рябили глаза. Такого семейство Толстогуба ещё не видело. Артистов было так много, а повозок - столько!

Первая подвода прошла мимо, а на второй молодой человек в красном добротном камзоле замахал рукой и крикнул плотнику: "Эй, город-то как называется?" С той дороги, на которой стоял дом Толстогуба виден вдалеке город: город на холме. Груды домов, налегая друг на друга, громоздятся лесенками вверх - вниз за крепостной стеной и, перелезая из-за неё наружу, образуют плотный большой комок каменной архитектуры. Соборы и башни шпилями вверх возносят к небу свечи в этом праздничном радостном немного выпуклом торте. "Город ясного холма. Меня зовут Толстогуб, а тебя как?" - "Александр". Повозка уже миновала стоявшую группу Толстогубовых потомков, и Александр не хотел заводить разговоров и знакомств.

Его такого хорошего и ладного хотели засватать на дочке руководителя их бродячего театра. Точнее он чувствовал, что хотели, по намёкам, словам и разному. Ну, да ладно. Не буду думать об этом - подумал Александр. Вирия - девушка хорошая. Возможно, всё ещё обойдётся. К своей знакомой и товарищу по работе Александр испытывал только уважение и братские чувства.

Повозки задребезжали по каменной мостовой, которая началась незадолго до города. Здесь вдоль дороги начинали возникать сначала отдельные харчевни, мастерские, кабаки, потом расстояния между строениями всё сужались, пока не превратились в единый плотный поток городской застройки.

На улицу выбегали люди, приветствовали их приезд. Дамы махали платочками, быстро поворачивая головки в чепчиках. Мальчишки бежали за повозками и вдоль них, мужчины кивали и обменивались друг с другом многозначительными взглядами. Вот и ворота. Они въезжают в основную, защищённую часть города. Улички всё уже, извилистей - дома всё выше, изысканней. Повозки идут то вверх в гору, то вниз. Не на ровном месте стоит этот город Ясного холма. Наконец, они добрались до центральной рыночной площади. Она же сенная, она же площадь перед городским правлением. Высокий шпиль чиновного здания уходил к небесам. Казалось, глядишь на него, как из бочки. Ещё один более могучий шпиль собора на соседней улице придавал этому ощущению ещё больше реальности.

Александр спрыгнул с козел. Слишком долго они ехали, слишком долго добирались. И пока кортеж повозок выстраивался на площади прямоугольником, Александр зашагал прочь, желая познакомиться с новым местом, с новым городом.

В противоположной части города, той, что дальше всего от пути, проделанного повозками артистов - старое кладбище. Антоний и Клара всё равно ничего бы не узнали о приезде бродячего театра, даже если караван подвод проследовал бы мимо тихого уголка, где они находились. Здесь среди мёртвых нашлось место двум живым. Целого мира не существует, и всё тихо кругом, когда вам шестнадцать лет и вы влюблены. Клара и Антоний бродили между могильных плит, стёршихся от времени холмиков и небольших углублений. Им не надо было слов, они шли, слушая пение птиц, отдалённые шумы бурлящего города, шелест перелистываемых весенним ветром листочков, и лишь изредка переговаривались. Он видел её, она видела его, и это видение, неожиданное для них обоих после шестнадцати лет сна, делало их вполне счастливыми и безразличными к окружающему миру.

Но пора, пора. Отдалённый бой часов на башне напомнил им, что ничто не вечно и нужно спешить обратно. Они быстро пробежали между могилками к воротам и пустились вниз по улице. Они жили неподалёку. Антоний был подмастерьем в механической мастерской одного преуспевающего человека, который приходился ему родственником и взял мальчика в обучение от родителей, живших далеко в деревне. А Клара. Клара… "Ну, завтра - в полдень, там же, да?" - "Да, да, а может… Антоний…" - "Да! В другое место, … куда-нибудь…" Они говорили ни о чём. Им не нужно было о чём-то говорить. Они слышали друг друга и были довольны. Он побежал по одной улице, она - по другой. В то время люди много работали и дети тоже. Люди были крепкими и сильными. А кто крепок и силён и занят делом - радуется жизни. Несколько мгновений - и Клара дома. Высокий двухэтажный домик добропорядочных горожан, родителей Клары, открывался на улицу большой толстой дубовой дверью с железными обручами. Клара достала ключик и вставила в замочную щель. Замок тихо щёлкнул и натужно повернулся. Клара ступила на ступеньку ниже и оказалась в просторном зале, уложенном чёрно-белыми плитками. Налево была кухня, кладовые - наверху - спальни. Кларе нужно было сделать много работы по дому, пробило четыре, и она с радостью принялась за работу.

Наш Александр походил-побродил по городу недолго, надо сказать. У него была привычка - поесть после дальней дороги, как и перед нею. Правда, они действительно проделали долгий путь. И он забрёл в вполне обычную добротную харчевню. Людей было много, шумно, а запахи - просто восхитительно! Александр устроился в дальнем углу у стены. Ему подавали - он опустошал тарелки. Разговор за соседним столиком его привлёк. Столиков было много, разговоров - тоже. Все были заняты своим делом. Но он был наблюдателен, он был чуток, восприимчив, тонок. Что-то было не так за этим столиком, что-то не то. Ели, не снимая головных уборов, надвигали шляпы на глаза. Да и не ели вовсе по-настоящему. Так, для виду. Плащи до верху, высокие воротники камзолов. Вполголоса, потише, приниженно. Александр был чуток. Ему часто приходилось выслушивать подсказки актёрских суфлёров, расслышивать в шуме, в гаме, среди звуков толпы. Он был чуток. Чуток к своим внутренним мыслям, звукам. Да и вообще, всегда лучше слышно, что нам слушать не позволяется. "Вот деньги". Набитый монетами мешочек грузно ударился о ладонь одного из говоривших. Много же там денег - подумал Александр. Кошелёк был очень тяжёл. "Всё обговорили". - "Доставлю в лучшем виде. Потом посмотрим на неё. Скоро увидишь уже". - "Ну, всё, пока". Нет Александру, положительно, всё не нравилось. Дававший деньги вышел. Бравший побыл ещё немного, дожевал, попил и отправился за первым. На улице за окнами корчмы сновали туда и сюда люди, разноцветные платья разных фасонов мелькали складками в разных направлениях. Сюртуки, камзолы, башмаки двигались с необычайной скоростью в невообразимом месиве людей. Александр начал представлять себе историю, с которой только что соприкоснулся. Ничего в ней не было хорошего, и он перевёл мысли на другое. Всё равно ничего не возможно было сделать, ничего изменить. А судьба той, о которой говорили, ему не нравилась. Печально всё это, да и только.

Александр дожевал остатки своего обеда, а обед был плотным, вкусным, радостным; запил остатками сока и вышел. Было чуть больше четырёх. Вторая половина дня начинала медленно переходить в вечер. А впереди был большой, по тем временам, город, и Александр хотел поближе познакомиться с ним. Он направился по одной улице, ведшей вниз наискосок, и чуть ускорил шаг. Ведь ходить, помимо всего прочего, ещё и так полезно.

Клара занялась работой по дому. Перечистила кастрюли и горшки - на печке они так быстро коптились, помыла остатки посуды, нарезала овощи на следующий день. Пошла убирать в покоях: вымыла свою комнату и другие, выбила коврики в маленьком дворике, наносила воды из колодца, который и располагался в этом дворике. Так и вечер подоспел. В те времена люди ложились рано, как только темнело, чтобы не жечь свечи и лучины и не тратить зря масло для ламп. Клара легла в свою кровать и натянула одеяло. Было так прекрасно! Ты дома - вокруг уют твоего родного очага. Маленький мир, созданный тобою, или поддерживаемый тобою, всё своё, и ничто не может разрушить этой маленькой вселенной, которая, кажется, навсегда. Как приятно, радостно, тепло! А в мире, в жизни как всё хорошо! Жизнь налаживается. Клара вспомнила Антония. Она улыбнулась с закрытыми глазами. Впрочем, она не забывала о нём с момента их расставания, но за работой он иногда отходил на задний план, фон, никогда не теряясь, но позволяя, тем не менее, спокойно выполнять нужную работу, ни о чём не беспокоясь, и всё время присутствовал рядом на расстоянии вытянутой руки. Сон быстро захватил её - когда много работаешь и никогда не сидишь, спишь хорошо, ну, почти всегда. В уме пронеслись какие-то колышущиеся верхушки деревьев, мостовая, отдалённые и отдельные перекликающиеся звуки, кусочек голубого неба с яркими белыми облаками, голоса людей, и всё утонуло в каком-то медовом блаженстве, мягком, сладком, воздушном, сказочном. Всё так хорошо и неестественно…

Клару разбудил какой-то странный стук, или, вообще, не стук. А что? Или она сама проснулась, или что? Вроде бы внизу было какое-то шуршание, или не шуршание, или, вообще, что? Клара спустила ноги на коврик, одела тряпочные башмачки, накинула ночной халат, вышла из комнаты, прошла через другую и направилась вниз. Внизу всё, вроде бы, было хорошо, темно, тихо. В руках у Клары не было никакого светильника - ночь была ясная лунная, и свет из-за незавешенных окон в достаточном для ночи количестве проникал в дом. Вдруг, чья-то рука схватила её за рот, другая вместе с первой прижала её к какому-то человеку. Она не успела испугаться. Потом всё померкло…

Вдоволь нагулявшись и хлебнув впечатлений, Александр шёл по ночному городу, или вечернему к площади, где разместился их театр, или как уж его там назвать. Луна была полной, звёзды - яркими, ни облачка. Чёрное небо с точками света казалось таким близким и далёким из глубины колодца, каким являлись улицы старинного города, узкие, извилистые, с высокими домами для столь узких улиц, с высокими крутыми крышами, усугублявшими впечатление дна колодца. Небо - это всё, звёздное небо - это вечность, единственная реальность - самая реальная и самая вечная. Нигде и никогда ты не сталкиваешься с сиюминутным и вечным так близко и так рядом, как в ясную звёздную ночь. Там - всё вечное, всегда бывшее и всегда будущее, абсолютная правда, настоящая действительность, здесь - всё мирское, наше, меняющееся, земное. Вот оно - единство вечного и мгновенного, значимого и настоящего с бесполезным и не имеющим значения. И ты можешь видеть и видишь и то, и другое рядом. Чуть поведи головой, туда, сюда; измени взгляд. Недостижимое и достижимое ты видишь рядом. Ты можешь прикоснуться к одному и никогда не дотянуться до другого, и видеть их одновременно, видеть вечное под звуки мимолётного. Вот - великая загадка природы и великая данность, естество. Всё на ладони. Лишь выбирай, что ближе. Такие мысли окутывали сознание Александра. Он очень любим звёздное небо, всегда - в пути, в лесу, на берегу моря - да, он был на берегу моря, они были на берегу моря - во всех местах и во все времена ему нравилось смотреть вверх. Ночью, когда всё видно. Удивительно! Всё видно во тьме, ночью. Да и сама тьма, эта безмерная тьма со звёздами и есть истина, настоящая, точная, непререкаемая. Тьма - это и есть мир. И в нём есть маленькие точки света, но их очень много.

Александр вышел на площадь. Их караван повозок уже стоял прямоугольным параллелепипедом. Внутри горел костёр. Это - для дежурного, но его там сейчас не было, по-видимому, делал обход, или ходил где-то неподалёку - время было ещё не позднее. У палатки Словолея, их руководителя, он увидел несколько лошадей. Дело в том, что на стоянках разбивали ещё и палатки - не хотелось спать в телегах не на ходу. Но вот в городе разбили только две - для Словолея и для дежурных. Лошади стояли в середине одной длинной стороны прямоугольника. Им было положено сено, дан овёс, и они уже спали. Палатка Словолея находилась посередине короткой стороны прямоугольника, и с внешней стороны Александр приметил несколько лошадей. Лошади были не наши. Александр неслышно подошёл к палатке руководителя - он умел тихо ходить и, вообще, всё делать, когда хотел, но не всегда получалось - и заглянул в маленькое, затянутое пузырём окошечко. Внутри горел свет: несколько свечей. Александр прислушался. Внутри был сам Словолей, ещё два человека. Видно было неплохо, учитывая освещение. По крайней мере, одного из них Александр видел уже не раз и в компании нашего руководителя. Второй тоже был знаком, хотя… оба были неясны. Тусклый свет, вполоборота. Да, да, они всегда, все эти люди приходили, приезжали, когда темно, ночью, всегда впотьмах, да, странно… Их бы он мог узнать, вполне… Но он помнил их неясно, он не видел их лицом к лицу, не говорил с ними… Как странно. "В общем, так, думай, как хочешь, решай, как знаешь. Мы всё сказали - ты всё знаешь". И на стол шлёпнулся тугой кошелёк, полный монет. Я же уже где-то слышал, видел такой кошелёк, такой полный… Тьфу… Везде какие-то деньги, какие-то тайны. О чём же они говорили? Интересно. Незнакомец вскинул руку в прощальном приветствии. Словолей кивнул. Незнакомцы вышли из палатки, и вскоре по одинокой пустынной мостовой раздался топот копыт. Лошадей было больше двух, пять? Александр зевнул. Он любил поспать, но не всегда любил ложиться рано. Он плохо спал. Артисты, многие из артистов, уже спали крепко. В дороге привыкаешь ко всему, ко многому: правда, не всегда и не все, как Александр. Он направился к своей повозке и вскоре уже крепко спал.

В тот поздний вечер жена Толстогуба была вознаграждена. Семья большая - дел много. Поздно вечером она пошла за водой. А колодец находился через дорогу напротив их дома. Дорога тут была широка. Кусты - вдоль дороги. Вообще, у них тут было шумно и выгодно. Того и гляди кто-то пронесётся, кто-то заедет на постой. Следить не успеваешь и не запоминаешь, да и внимания не обращаешь. Набрав два деревянных ведра на коромысло, жена Толстогуба двинулась вперёд, или назад к дому. От города, откуда ни возьмись из-за подорожных кустов выскочил всадник на всём ходу и, хоть мог безболезненно обогнуть жену с одной, или с другой стороны, всё же не сделал это полноценно. Женщина дёрнулась, покачнулась, выронила вёдра и сама чуть не упала. "Ах, ты, бесово племя!" - потрясла она рукой со сжатым кулаком. Но всадник уже мчался далеко. На некотором расстоянии от неё перед излучиной дороги на землю что-то шлёпнулось от седока. Жена Толстогуба была вознаграждена.

Город, в который приехали наши артисты, жил своей жизнью. Здесь были свои счастливые и свои несчастные, свои интриги, свои козни, свой юмор и своя радость. Город был большой по тем временам, и людей там жило много, и все не знали друг друга. Некоторое время назад нашёл в нём свой приют лекарь Параллели. Был он, в общем, ещё совсем молодой человек, ну, почти совсем молодой, или почти молодой. Снимал второй этаж в доме одного добряка, и снискал такую популярность, что его не взлюбили местные лекари - отбирал у них клиентов. Лечил очень хорошо. Впрочем, по правде сказать, лечил он только для заработка, а так интересовался он всем, чем мог, и изучал всё, что мог, и больших успехов достиг он в этом. Но не любил жить на одном месте, так что не только нелюбовь местных лекарей, но и сам его нрав, прежде всего, рвался вон, в дорогу, дальше, наперекор ветрам. И так ему хотелось вперёд, что в тот самый день, когда бродячий театр заехал в город, всё уже у него было готово к отъезду, и сам уже он был рад и счастлив. Впрочем, он и всегда не очень отчаивался. И вот, когда сумерки уже полностью овладели городом и, по правде говоря, наступила настоящая ночь, к двери дома его хозяина прикатила маленькая, но очень удобная и быстрая повозка с двумя лошадями. Он уже купил всё это заблаговременно и был знаком с лошадьми, и они полюбили его, или, по крайней мере, он понравился им с первого взгляда - он не мог не понравиться. Параллели был человек добрый, мягкий, строгий к себе и к другим и наполненный умом, глубокими знаниями. Он был настоящим учёным того времени, светлым и бескомпромиссным. Впрочем, на компромиссы он иногда шёл, если требовалось временем и положением. За всей его молодостью, добротой, ясностью просвечивала громадная уйма познаний, фон, оттенок, перспектива… Кони прикатили - вещи были погружены. Их было довольно много, но не все поняли бы, что это за вещи, за исключением книг и фолиантов. Деньги хозяину были заплачены уже давно, и Параллели, попрощавшись с добряком, отправился в путь, манивший его своей неизвестностью и остроумием. Да, дорога - остроумна. Подчас выделывает такое с путешественниками, что за час не рассмеёшься. Кибитка тронулась и постучала по мостовой. Параллели правил и еле переводил дыхание - он был счастлив. Грохоча по городу, добрались до ворот. Впрочем, как вы догадались, так как город располагался и, несколько, за городской стеной - контроль был формальным, особенно, за теми, кто выезжал. Спросили имя и выпустили. Времена тогда на земле были спокойные. Затишье. А в окрестностях города Ясного холма так и, вообще, было прекрасно и тихо. Повозка ещё некоторое время прогрохотала по плитам мостовой и выехала на мягкую пыльную естественную дорогу. С этой стороны города, а это была противоположная той, с которой в город въехали артисты - протекала река. Река была небольшая и текла медленно и тихо. Дорога раздваивалась: слева через мостик - одна, направо и дальше - другая. Параллели свернул направо. Под ясным звёздным небом в тишине почти наступившего лета и тёплой ночи повозка покатилась вперёд навстречу новым, ещё невидимым звёздам. И скрип колёс под тихий ночной шелест листьев, и звуки каких-то живых существ наполнял учёного спокойствием и радостью предвкушения, которая манит в дорогу путешественников всех времён под затихшим в ночи парусом, на облучке кареты, среди горбов верблюда и хранит под неизбежным и вечным светом Большой Медведицы и Южного Креста.

Родители Клары были добропорядочные горожане, каких много. Оба занимались медициной. Она - повивальная бабка, он - просто врач. Они входили, как раз, в то сообщество, которое так не взлюбило Параллели. Хотя конфликт ещё не дошёл до своих пределов и, неизвестно, дошёл бы, тем не менее, всегда неприятно, когда твоё место занимают, или вытесняют, по крайней мере, для многих людей, если не для большинства. Александр, или Параллели обрадовались, если бы кто-то был лучше их в чём-то. Они сумели бы превзойти их в другом. Но таких людей мало. И они не знакомы друг другу, и неизвестно, встретятся ли. Так вот, родители Клары были добропорядочными людьми. В тот злополучный вечер, или, даже, день, вторую половину дня, они отсутствовали, потому что поехали на дальний вызов в далёкую деревню. Не то что бы уж и далёкую, но всё же. Случай был тяжёлый. Рожала их давнишняя пациентка, и необходимо было присутствовать обоим. Каково же было их удивление, когда, приехав за полночь, они не застали дочери дома. Это был переполох. Они, уставшие, сначала носились по дому, потом выбежали на улицу, стали стучаться к соседям. Вроде бы, никто ничего не видел. Что же делать? Понеслись к Антонию, туда, где жил Антоний. Перепугали и его. Ничего. Обратились в городскую стражу. Там были недовольны. Однако дознаватель вышел на место преступления, или как оно там? С ним несколько стражников. Зафиксировали исчезновение, проверили, всё ли цело. Всё было цело. Записали. Оставили родителей одних. Из них никто не уснул до утра. Отправились к городским воротам. Сам дознаватель отправился к воротам, из которых выезжал Параллели - они были ближе всех. Своих людей послал к остальным. Всего ворот было в городе трое. Выяснили, кто выезжал, кто въезжал, впрочем, это было ненужно. Из ворот, с которыми нам ещё не приходилось иметь дело, вышло некоторое количество крестьян, ничего подозрительного. Из ворот, тех, откуда попадаешь к Толстогубу, выехало пять всадников, вообще, неизвестно откуда они. Кстати, незадолго до этого они въехали через ворота, из которых вечером вышли крестьяне. Вот и пригодилась информация. Всадники странные. Возможно, и была какая поклажа похожая на человека. А, возможно, и нет. Темно было. Контроль-то формальный. Из ворот, куда добрался дознаватель, выехал Параллели на повозке и ещё один всадник с навьюченной лошадью, от неё да от поклажи ещё такой запах шёл. Вообще, неизвестный человек, торговец какой-то. В те времена, даже если спрашивали имена, не всегда записывали. Своих знали и так, а чужих помечали - "купец", "проезжий" и так далее. Наш дознаватель проделал немалую работу и всю - за ночь. Он ещё отправился к бывшему хозяину Параллели, ничего ему толком толкового и не сказавшему. Уехал. Вечером. Насовсем. Почему? Неизвестно. Что оставлял? Ничего. Никому не говорил. Вообще, в планы свои не посвящал. Утром ещё были опрошены соседи Клары. Никто ничего не видел.

В те времена дела расследовались быстро, без излишней вдумчивости и углубления. Картина была довольно ясна, и она была не в пользу нашего учёного. Вдруг, Параллели, когда всё так у него шло хорошо, решил уехать. Никому ничего не сказал. Он, вообще, никому ничего не говорил. Хозяин узнал незадолго. Уехал. Полностью. Куда? Там, как минимум, две дороги. Не вдогонку же бежать. Да и где его догонишь. В те времена погони по уголовным и административным делам организовывались редко. Разве только, самыми богатыми. Королями там, или правительствами, приближёнными, а не свободными городами. Так вот, выехал ночью. Зачем, спрашивается, ночью. Кто выезжает ночью да в дальнюю дорогу. Где логика? Так скрыть что-то хотел. Понравилась она ему. Вот поэтому и бежал так из города неожиданно, сразу, навсегда. Всё сходится. И жил неподалёку, и выехал через ближайшие ворота. Так что, дело закрыто. Надо заметить, дознаватель городской стражи проделал по тем временам большую работу и оперативно. Только не утешило это родителей Клары. Не утешило и Антония.

Утро. Как прекрасно оно в городе. Дома долго отбрасывают тени, держат улицы в полумраке. Полумрак на многих улицах - почти постоянен. Но в первой половине дня, когда солнце постепенно достигает максимума, полумрак сохраняет обаяние прошедшей ночи, свежесть медленного утра. Город затягивает восход. Тот город, той эпохи. Солнце медленно встаёт над домами, стараясь прорваться ввысь, и заглянуть на дно колодца, колодцев. Небо постепенно озаряется, но солнца не видно, оно всё там за домами, как где-то за горами. А ветер свеж, а город ещё не разбушевался, не зажил своей жизнью.

Актёры встали рано. Не все, правда. Ну, да ладно. Нужно было репетировать. Горячий день. Грядёт выступление. Большое представление. Репетировать, конечно, отдельные моменты, согласовать элементы на новом месте. "Ну, Александр, нужно тебе жениться на моей дочке". - Александр сидел на большом кубе, выполнявшем роль декорации и элемента номера в некоторых номерах. "И нечего тянуть. Всё. Ты её чувствуешь, она - тебя. Я знаю, вижу". - "Ну, это ж… это ж, вообще, насилие. Да мы ж говорили. Я не хитрил. Ну, чего начинать, Словолей?" - "Так, сыграем свадьбу почти немедленно. Всё. Всё понятно? И не хочу слушать". Словолей быстрым шагом пошёл дальше среди всей этой кутерьмы. "Что? Папа опять заставлял тебя жениться на мне?" - Вирия была тут как тут. "Да, невеста, повенчаны мы с тобой, никогда не расстанемся". - "Да, дорогой, всегда будем рядом. Никогда и так не расстаёмся. Ну, ты совсем печален. Какую тоску я, оказывается, навожу, я б и не знала, если б не ты, женишок мой дорогой!" - "Любимая, ой, и чего он так давит? Чего ему так не терпится? Или ты давишь? А?" - "Слушай, я тоже не в восторге, ты знаешь, но настроение у меня лучше. По крайней мере, всё таки, хороший муж мне достаётся". - И она хлопнула руками себе по бёдрам. - "Не расстраивайся, любимый!" - и она лукаво улыбнулась, наклоняясь, чтобы шутливо поцеловать его в темя. "Аа й!" - Александр мотнул головой, отстраняясь. "Ха, ха, ха, ха, ну-у…" - и Вирия, смеясь, убежала.

Утро застало Параллели в пути. Ночь была тихой: ему встретилась только одна подвода. Тоже, как и его, запряженная двумя лошадьми. Повозка стояла на некотором расстоянии от города. Лицом, так сказать, к городу. На облучке сидел кто-то. И всё, и больше никого за всю ночь. Учёный хотел полюбоваться ночью, которую любил, звёздным небом. Не хотел тревожно спать, усыпать и быть разбитым наутро. Перед такими делами он всегда волновался. А так - путь начался, и всё - полное спокойствие под звёздным небом наедине с вечностью. Параллели не боялся, точнее, боялся, но не сильно. У него был мощный кнут, пистолеты, ружьё, ножи, да и смекалка не похуже других. У него были и те средства защиты, которые доступны только великому учёному, ну, или готовящемуся стать великим. Солнечные лучи уже полностью осветили землю, и солнце сбоку резко светило в глаза, если повернуть голову. Учёный не устал, или, казалось, что не устал. Он погонял вперёд, наслаждаясь, не успевая поглощать путь, не в состоянии насытиться дорогой и новыми впечатлениями.

А в городе начиналось представление. Трудно передать, что это было! Весёлые выступления акробатов, жонглёров. Фокусы и чудеса с учёными зверями, правда, маленькими, потому что больших было трудно возить вместе с театром. Разыгранные представления, театральные действа. Песни, песни смешные, музыка. Это была чудовищная смесь театра и цирка, способная удовлетворить вкусы всех и познакомить со всем, что есть в площадном искусстве. Народ валил да и не мог не валить. В эпоху отсутствия массовой информации это было единственным средством знать о мире и общаться со всеми да в таком количестве. Александр пел, играл, сочинял стихи для своих выступлений, и принимал участие в комбинированных номерах, коих было много. Представление длилось долго, несколько часов, и у него не было какого-то определённого строгого плана. Куски могли меняться местами, удлиняться. Было место импровизации. О сколько было места: в зависимости от города, зрителей, страны, от всего. В эту эпоху уличное искусство было естественным, живым, оно одно было естественной тканью города, дорог, народа. Оно менее всего придерживалось рамок и условностей. За это иногда кому-то попадало, но, если человек был умный и смекалистый, всё проходило хорошо. Не было и какой-то определённой сцены. Точнее, некоторая площадка была, но их могло быть и несколько, как здесь на площади - две. Два возвышения. Но артисты ходили и между зрителей, среди толпы, перемещались от площадки к площадке и, даже, парили в воздухе, когда речь идёт об акробатах, канатах, они забирались на крыши повозок, на здания, так, слегка, невысоко, если разрешала местная власть. И представлений, представлений было по два на дню, как сегодня: утреннее и вечернее. Время пребывания в городе использовали по максимуму. Время от времени по площади ходили собиралы и собирали на поднос - большую, немного плоскую тарелку - деньги со зрителей, плату, так сказать, за вход. И, конечно, в конце представления. Над площадью стоял гвалт, иногда была тишина, смех, аплодисменты, некоторое подобие современных аплодисментов, безорганизованное хлопание по самому себе, по каким-то предметам, которые были с собой, иногда - в ладоши; выкрики, свист, визжание, слова одобрений и не только. Всё это утомляло Александра, но и радовало. Он ощущал жизнь во всём её многообразии, многоцветье и перехлёстывании звуков.

Но вот - перерыв. В запасе есть пара - тройка часов, чтобы передохнуть, перевести дух. Кто-то умудряется поспать. Александр был не таков. В конце концов, когда многолюдная толпа понемногу разошлась - а расходилась она медленно, так что время на перерыв протекало очень незаметно - Александр пришёл к своей повозке и присел на раскладной стульчик, стоявший рядом. Подошла Вирия. Говорила она на сей раз тихо, но бодро и рьяно, как всегда. "Слушай, мой отец опять предлагал мне выходить за тебя замуж". - "Ну, что мне теперь повеситься? Вирия, ты-то чего ходишь? Боишься, твой отец меня не уломает! Сама хочешь подсобить?! Aй-яй-яй, замуж как хочется!" - "Ты знаешь", - она толкнула его в плечо, - "замуж мне хочется не больше твоего, почему-то", - Она перевела дыхание. - "Так вот, давай мы избавимся от всего этого, ну?" - "Как?" - "Давай убежим и будем жить рука об руку, помогая друг другу, но без них, без театра, будем товарищами". - "Мы, и так, товарищи. А тебе их не жалко? Родителей." - "Ну у них есть мой восьмилетний брат и моя сестра двенадцати лет отроду… Да ладно, я напишу им письмо, записку, расскажу, как всё. Да мы просто так поживём, пока всё здесь успокоится, ненадолго. Я, думаю, мы потом, даже, вернёмся, когда никто не будет ни с чем приставать. Я, вообще, не собираюсь ни с чем порывать. А, всё же, мир посмотреть хочется - мы, и так, смотрим - но, всё же, по своему, не мир дорог и городов. Я, даже, не знаю как… Но всё таки хочется." - "Я такого ещё никогда не видел, не слышал, даже в литературе такого нет - люди удирают вместе, чтобы соединиться, обрести друг друга. А мы - чтобы не пожениться! Да нам никто не поверит, если сказать. Слушай, мне даже бежать хочется, если так!" - "А я о чём". - "Ну, такое только ты могла придумать! А я тебя недооценил. Я тебя всегда ценил. Но чтобы так!" - "Ну, так как?" - "Нужно подумать. Если надумать - собрать вещи". - "У меня всё собрано". - "А я буду думать. Что надумаю, сообщу дополнительно, впрочем, ты сама пятнадцать раз прибежишь. Всё!" - Александр развёл руками. "Буду ждать!... Любимый… женишок ты мой!" - И так же быстро, как она появилась и появлялась, Вирия побежала дальше, куда ей было нужно.

Утреннее представление не всем принесло радость и не всем могло принести радость. Мы знаем, что в городе было двое безутешных родителей Клары. Но был и ещё третий человек - Антоний. Никогда не пережевавшему потрясений - это потрясение показалось катастрофой. Шестнадцатилетний юноша, не знавший ничего в мире, как и его невеста, потерял землю под ногами. Всё разрушилось, всё сотряслось… Ещё утром была надежда, когда шло расследование, когда казалось, всё вернётся, её вернут. Но расследование завершилось, и к обеду тягостное впечатление полностью овладело им. Даже его учитель-мастер ни на чём не настаивал, не заставлял ничего делать. Антоний не был на представлении, не знал о нём, не чувствовал. Он, как и родители его возлюбленной, был погружён в море скорби и безвыходности. Несчастные всегда бывают там, где счастливые. Стоит только посмотреть, получше поискать. Они не заметны, и для них не существует этого мира. Так и среди всеобщей скорби есть счастливые. Их, правда, бывает меньше, чем несчастных среди счастья.

Сколько юношей, добрых молодцов отправлялось в путь, чтобы искать её. Не оказался исключением и он. Только такая мысль могла прийти в его голову, только такой ход вещей мог овладеть им. Он знал, через какие ворота её вывезли. Точнее, он был знаком с расследованием, думал, что знал. Он собрал свой нехитрый скарб в узелок - что у него там было, вообще! Он сказал учителю, что пойдёт. Учитель не стал возражать, не противился. Толи он был настолько мудр, что знал, что это бессмысленно, толи думал, что, пока сам не набьёт мозолей, шишек, ран; нечего и говорить. Учитель был мудрым человеком. Вскоре всё было готово.

А на площади началось вечернее представление. На нём, конечно, были люди и с первого представления: развлечений в ту эпоху было немного, и пропустить такое, или придти повторно было само собой разумеющимся делом. Всё же, лишь небольшая часть из прежних зрителей была на площади. В ту эпоху труд многое значил. Трудились много, и на развлечения времени не оставалось, да и другие не хотели пропустить своей очереди на праздник. Вечерние представления всегда отличались от утренних, по крайней мере, в их театре: люди уже уставали - актёры уставали; зрители были не теми - более вялыми, не свежими. Или им, актёрам, это только казалось? Не было того свежего незатуманенного восприятия, какое бывает утром. И мысли Александра уже были другими. Ему понравилась идея Вирии, и он думал, что, может быть, это - последнее представление и он уже их больше никогда не увидит. Но что? Они же так, даже, не планировали. Но он всегда видел дальше, смотрел дальше, хотел видеть дальше… Нет, мысли не клеились, песни были неестественны - он был далеко, он отстранился. Всё это - уже чужое. Но они же, даже, ни о чём не договорились! А всё - так. Внутри он чувствовал, что всё решено, всё готово, всё будет. Интересно, как там она? Тоже мучается, перебирает? Да, нет. Не такой человек, совсем другой. Хвост дудой - и лететь по ветру. Уже предвкушает. Хорошо быть таким, такой. Свои преимущества. У него - свои. У каждого свои преимущества: у одного - одни, у другого - другие. Разница только в тот, что в одно время выгодны одни, в другое время - другие. Разница в деталях.

Город радовался и наслаждался. Когда ещё такое будет? Лови момент. Живи сейчас в каждую минуту. Впрочем, тогда не знали о минутах. Часы на башнях отбивали часы, и минута ничего не значила. День давно перевалил во вторую половину. Вторая половина переходила в вечер. Уже перешла. Наконец, и эти зрители расходятся. Так и до ночи близко, не успеешь оглянуться.

Когда солнце уже катилось к закату, но было ещё высоко. В тот момент, когда можно было определить, что, всё, начинается последний бег, последнее движение солнца к заходу, в тот самый момент на улицу города вышел юноша с узелком за спиной. Он шёл под ещё высоким жёлтым, начинавшим краснеть солнцем, и лицо его было ясно, как солнце, как небо. Тёплые камни мостовой грели,

Сайт Вадима Воробьёва

Вирия