Сайт Вадима Воробьёва

Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Статьи о Лермонтове

О влиянии «Еврейских мелодий» Байрона на трагедию Лермонтова «Испанцы»
 
      Трагедию «Испанцы» Лермонтов написал в 1830 году, когда ему было шестнадцать лет. Это – его первое законченное драматическое произведение. 1 В «Испанцах» уже присутствует «<…> прототип <Фернандо>, будущего героя Лермонтова – мятежного, отверженного обществом изгнанника». 2 «<…> Протест героя <…> направлен против национального угнетения, религиозных догм и гонений». 3 Кроме того, данная трагедия создавалась в период особенного увлечения творчеством Байрона, который начался для Лермонтова в 1829 году. «Изгнанничество <…> развёртывается на фоне уже усвоенного русской поэтической традицией сюжета об изгнаннике <…> Придерживаясь романтической версии этого сюжета (Дж. Байрон <…>), Лермонтов по-своему отрабатывает её, утверждая собственные связи с романтизмом <…>».4
      О влиянии личности и творчества Байрона, а также его цикла «Hebrew Melodies» (Еврейские мелодии) на создание «Испанцев» говорит Л. Гроссман, однако он приводит один конкретный пример такого влияния. 5:
 
The wild-dove hath her nest, the fox his cave, У дикого голубя есть гнездо, у лисы – пещера,
Mankind their country – Israel but the grave. У рода людского – страна, а у Израиля – могила.
(Oh! Weep for Those) 6                                   (О! Рыдайте о тех)
                                                     [Перевод мой и далее везде]
 
 У волка есть берлога, и гнездо у птицы,
 Есть у жида пристанище;
 И я имел одно – могилу! 7
 
     М. А. Яковлев выявляет межтекстовые связи вставной песни «Еврейская мелодия», расположенной в начале второй сцены третьего действия «Испанцев» (7, с.76) с некоторыми стихотворениями из «Hebrew Melodies» (Еврейских мелодий). Первую строфу «Еврейской мелодии» Яковлев называет «лаконической контаминацией» первой строфы из «Oh! Weep for Those» (О! Рыдайте о тех) и последней строфы из «The Wild Gazelle» (Дикой газели). 8 Вторую строфу из «Еврейской мелодии» он соотносит с последней (третьей) из «By the Rivers of Babylon We Sat Down and Wept» (У рек вавилонских мы сидели, рыдая). 9 Третья и четвёртая строфы «Еврейской мелодии» являются «отдалённым пересказом» второй и третьей строф «On Jordan`s Banks» (На берегах Иордана). Причём, «пространное молитвенное обращение евреев к богу просто передаётся обращением автора к евреям <…>». 10 «Других текстуальных влияний Байрона в трагедии Лермонтова, кажется, не встречается», - делает вывод Яковлев. 11 Однако, выявляются и другие факты байронического влияния. Строфу первую «Еврейской мелодии» (стихи второй, третий и четвёртый непосредственно):
 
Плачь, Израиль: о плачь! – твой Солим опустел!..
 Начуже в раздолье печально житьё;
 Но сыны твои взяты не в пышный предел:
 В пустынях рассеяно племя твоё.
                                                   (7, с. 76)
 
можно соотнести не только с последней (четвёртой), но и с третьей строфой «The Wild Gazelle» (Дикой газели), и последним стихом второй строфы. Соотношение проявляется на уровне аллюзии:
 
 But Judah`s statelier maids are gone! Но величественные девы Иудеи изгнаны!
 III More blest each palm that shades those plains Более благословенна любая пальма, что бросает тень на равнине,
 Than Israel`s scattered race;Чем разбросанная раса Израиля; For, taking root, it there remains Потому что, пустив корни, остаётся там
In solitary grace: В одиноком изяществе:
 It cannot quit its place of birth, Она не может покинуть место рождения,
 It will not live in other earth. Она не будет жить на другой земле.
                                      
                            (6, p.162)
 
      Кроме того, первую строфу «Еврейской мелодии» можно сопоставить со следующими стихами строфы первой «By the Rivers of Babylon We Sat Down and Wept» (У рек Вавилона мы сидели, рыдая):
 
When our foe, in the hue of his slaughters, Когда наш враг в отблесках убийств
Made Salem`s high places his prey; Сделал возвышенности Солима своей добычей;
 And Ye, oh her desolate daughters! И Вы, его обездоленные дочери!
Were scattered all weeping away. Были разбросаны рыдающими.                        (6, p. 179)
 
      Интертекстуальная зависимость существует между третьим и четвёртым стихами строфы второй «Еврейской мелодии» и двумя стихами второй строфы «By the Rivers of Babylon We Sat Down and Wept»:
 
 Не пойте! – досадные звуки цепей
Свободы весёлую песнь заглушат!..
                                       (7, с. 76)
 
They damned the song; but, oh never Они прокляли песню; но, о никогда
That triumph the stranger shall know!
 (6, p. 180)                                Этого триумфа не узнает чужак!
 
     Кроме того, между третьим и четвёртым стихами строфы второй «Еврейской мелодии» и двумя стихами строфы второй «Oh! Weep for Those» (О! Рыдайте о тех) существует аллюзия:
 
 And when shall Zion`s songs again seem sweet? И когда песни Сиона снова покажутся сладкими?
And Judah`s melody once more rejoice И мелодия Иудеи ещё раз возрадует
 The hearts <…> (6, p.163)                   Сердца <…>
 
     Стих первый строфы второй «Еврейской мелодии» соотносится с четвёртым стихом первой строфы «Oh! Weep for Those»:
 
 Об родине можно ль не помнить своей?
                                             (7, с. 76)
 
And our hearts were so full of the land far away! И наши сердца были заполнены далёкой страной!
                                                      (6, p. 180)
 
How shall ye flee away and be at rest! Как убежать и быть в покое!                                   (6, p. 163)
 
     Влияние Байрона очевидно и в словах Ноэми, которые она произносит в середине сцены второй второго действия:
 
 Гонимый всеми, всеми презираем
Наш род скитается по свету: родина,
 Спокойствие, жилище наше – всё не наше.
                                                 (7, с. 53)
 
     Данные три стиха имеют межтекстовую связь со стихами третьей (последней) строфы «Oh! Weep for Those» (О! Рыдайте о тех):
 
Tribes of the wandering foot and weary breast, Племя странствующих ног и уставшей груди, <……………………………………………………………………..>
The wild-dove hath her nest, the fox his cave, У дикого голубя есть гнездо, у лисы – пещера,
 Mankind their country – Israel but the grave. У рода людского – страна, а у Израиля – могила.
                                                     (6, p.163)
 
      Интертекстуальная зависимость существует между словами Ноэми и третьей и четвёртой строфами «The Wild Gazelle» (Дикой газели):
 
 More blest each palm that shades those plains Более благословенна любая пальма, что бросает тень на равнине,
Than Israel`s scattered race; Чем разбросанная раса Израиля; For, taking root, it there remains Потому что, пустив корни, остаётся там
In solitary grace: В одиноком изяществе:
It cannot quit its place of birth, Она не может покинуть место рождения,
It will not live in other earth. Она не будет жить на другой земле.
 But we must wander witheringly, Но мы должны скитаться, увядая,
 In other lands to die; В других землях, чтобы умереть там;
And where our fathers` ashes be, И где прах наших отцов,
Our own may never lie: Наш может никогда не оказаться:
Our temple hath not left a stone, От нашего храма не осталось и камня,
 And Mockery sits on Salem`s throne. И насмешка сидит на троне Солима.                   
                                        (6, p. 162 – 163)
 
      Все те же мысли в словах Ноэми Лермонтов выразил в более сжатой и обобщённой форме. Наконец, слова Ноэми можно соотнести с последними двумя стихами строфы первой «By the Rivers of Babylon We Sat Down and Wept» (У рек Вавилона мы сидели, рыдая):
 
And Ye, oh her desolate daughters! И Вы, его обездоленные дочери!
Were scattered all weeping away. Были разбросаны рыдающими.
                              
                                (6, p. 179)
 
      Вариант названия Иерусалима Солим также подсказан Лермонтову Байроном. «Байрон широко вводил в свои стихи древний термин Солим <…> Лермонтов ввёл этот термин в русскую поэзию в своих ранних «Еврейских мелодиях» и в знаменитой «Ветке Палестины». 12 В цикле «Hebrew Melodies» Байрон употребляет слово Salem пять раз, всегда в текстах стихотворений. А Jerusalem – только один раз в названии «On the Day of the Destruction of Jerusalem by Titus» (В день разрушения Иерусалима Титом). Из 24 стихотворений цикла «Hebrew Melodies» (Еврейские мелодии) четыре словоупотребления Salem приходятся на три стихотворения «The Wild Gazelle», «By the Rivers of Babylon We Sat Down and Wept», «By the Waters of Babylon» (У вод Вавилона).
      Словосочетание «Ливанских холмов» («Еврейская мелодия», строфа 4) создано Лермонтовым, по-видимому, по аналогии с байроновским «Judah`s hills» (Иудейские холмы). Данное словосочетание используется Байроном только один раз на протяжении всего цикла «Hebrew Melodies», в стихотворении «The Wild Gazelle». Единственный случай употребления слова Lebanon (Ливан) в «Hebrew Melodies» приходится также на это стихотворение. Кроме того, само название вставной песни «Еврейская мелодия» подсказано названием цикла «Hebrew Melodies».
      Влияние «Еврейских мелодий» Байрона на трагедию «Испанцы» проявляется также на уровне ритмики. «Трагедия Лермонтова написана совершенно свободным пятистопным ямбом – часто без цезур, <…> а иногда с переходом в четырёхстопный ямб». 13 Пятистопным ямбом с частым несоблюдением цезур написаны «Oh! Weep for Those» и «On Jordan`s Banks», а также «A Spirit Passed before me» (6, p. 182 – 183) и «Sun of the Sleepless» (6, p. 176). Переход из одного стихотворного размера в другой Байрон осуществляе в следующих стихотворениях цикла «Еврейские мелодии»: «The Wild Gazelle», «Oh! Snatched Away in Beauty`s Bloom» (6, p. 166), «I Saw Thee Weep» (6, p. 167 – 168), «Thy Days are Done» (6, p. 168 -169), «All is Vanity, Saith the Preacher» (6, p. 171 – 172).
      «Перед Лермонтовым стояла сложная поэтическая задача – преодолеть пушкинский канон. Он идёт по следам Пушкина, <…> изучая Байрона, но только для того, чтобы Пушкина победить. <…> Он напрягает русский язык и русский стих, стараясь придать ему новое обличье, сделать его острым и страстным». 14 Таким образом, Лермонтов заимствует у Байрона приёмы, не характерные для русской поэзии, чтобы использовать их в своём творчестве для придания ему своеобразия и новизны.
      Традиционно тема Испании и еврейская тема в «Испанцах» рассматриваются как необходимые символы, которые понадобились Лермонтову, чтобы иносказательно передать социальную обстановку в России 20-30-х годов XIX столетия. Такой точки зрения придерживается Б. М. Эйхенбаум: «Еврейская тема в «Испанцах» - такое же романтическое («внеисторическое») обобщение, как Испания». 15 Аналогичный взгляд отражён в Лермонтовской энциклопедии. 16 Безусловно, далёкая страна и отдалённые во времени исторические события помогли Лермонтову сказать то, что открыто сказать было совершенно невозможно. Однако «Еврейские мелодии» Байрона, оказав влияние на уровне ритмики и текстовых заимствований на «Испанцев» Лермонтова, наверняка, подсказали ему и тему трагической судьбы еврейского народа. «Неразлучный с Байроном», Лермонтов мог проникнуться горячей симпатией <…> к народу, лишённому в то время равноправия даже в «либеральной» Англии. <…> Лермонтов мог знать, что Байрон выступил защитником еврейства в своей знаменитой речи 1812 года в палате лордов <…> Всё это могло оказать своё воздействие на создание первых трагических образов Лермонтова, в которых не перестаёт звучать, как и у Байрона, сквозь поэтическую защиту древнего народа тревога за его современную участь. 17 Очевидна симпатия Лермонтова к еврейскому народу. «Вопреки традиционному – даже у Шекспира – изображению сребролюбия и коварства евреев, Лермонтов подчёркивает сердечность и бескорыстие Моисея». 18
      Таким образом, Лермонтов не только рассказал о пороках общественного устройства России после 1825 года, но и «уже в шестнадцатилетнем возрасте ему удаётся замечательно передать драму еврейского народа в своей первой трагедии «Испанцы»». 19
      «Испанцы» - весьма раннее произведение. Однако здесь на примере драматургии мы видим, как Лермонтов берёт разные элементы художественного мастерства: от формы до содержания, отталкивается и от русской, и от английской традиции, по-своему всё перерабатывает во ввзаимопереплетении и единстве частей и постепенно создаёт свой лермонтовский язык творчества.
 
Примечания
 
1. «Испанцы»//Лермонтовская энциклопедия. – М.: Большая Российская энциклопедия, 1999, с. 200 – 201.
2. Мануйлов В. А. М. Ю. Лермонтов – М. – Л., 1950 (серия «Русские драматурги»), с. 55.
3. Мотивы// Лермонтовская энциклопедия. – М.: Большая Российская энциклопедия, 1999, с. 292.
 4. Там же, с. 296.
 5. Гроссман Л. Лермонтов и культуры востока. ЛН, т. 43 – 44. – М., Наука 1941, с. 718 -719.
 6. Selections from Byron. – M., Progress Publishers, 1979, p. 162. 7. Лермонтов М. Ю. Соч. в 6-ти т. – М. – Л., Издательство Академии наук СССР, 1956, т.5, с. 56.
 8. Яковлев М. А. Лермонтов как драматург. – Л. – М., Книга, 1924, с. 113.
9. Там же, с. 114.
 10. Там же, с. 115 – 116.
11. Там же, с. 117.
12. Гроссман Л. Лермонтов и культуры востока. ЛН, т. 43 – 44. – М., Наука 1941, с. 718.
 13. Эйхенбаум Б. М. «Испанцы» Лермонтова как политическая трагедия//О поэзии. – Советский писатель. Ленинградское отделение. 1969, с. 287.
14. Эйхенбаум Б. М. Мелодика русского лирического стиха//О поэзии. – Советский писатель. Ленинградское отделение. 1969, с. 408 – 409.
 15. Эйхенбаум Б. М. «Испанцы» Лермонтова как политическая трагедия//О поэзии. – Советский писатель. Ленинградское отделение. 1969, с. 287.
16. «Испанцы»//Лермонтовская энциклопедия. – М.: Большая Российская энциклопедия, 1999, с. 200 – 201.
17. Гроссман Л. Лермонтов и культуры востока. ЛН, т. 43 – 44. – М., Наука 1941, с. 719.
 18. Мануйлов В. А. М. Ю. Лермонтов – М. – Л., 1950 (серия «Русские драматурги»), с. 52.
19. Гроссман Л. Лермонтов и культуры востока. ЛН, т. 43 – 44. – М., Наука 1941, с. 715.
 
 
 Несколько наблюдений над байроновским влиянием в романе М. Ю. Лермонтова <«Вадим»>
 
      О Лермонтове давно сложилось признанное и устоявшееся представление. «Лермонтов умер рано, но этот факт не имеет никакого отношения к историческому делу, которое он делал <…>. Нужно было подвести итог классическому периоду русской поэзии и подготовить переход к созданию новой прозы. Этого требовала история – и это было сделано Лермонтовым». 1 Особое значение в контексте перехода к созданию русской прозы имеет первое незаконченное прозаическое произведение Лермонтова <«Вадим»>. 2 Здесь ещё очень сильно влияние поэзии. 3 Кроме того, на создание романа оказало влияние увлечение Лермонтова творчеством Байрона. Однако пользование готовым материалом русская критика считала предосудительным. Поэтому «при сопоставлении Лермонтова с Байроном делалось очень мало конкретных текстовых указаний». 4 Но только изучив конкретные интертекстуальные зависимости, можно научно ответить на вопрос о степени и характере художественного воздействия Байрона на творчество Лермонтова.
      Теперь укажем случаи рецепции Лермонтовым в «Вадиме» текстов Байрона. Введём сокращения: BA – «Абидосская невеста», СНР – «Паломничество Чайльд-Гарольда», DT – «Преображённый урод», С – «Корсар», G – «Гяур», R – «Воспоминание», L – «Лара».
     Байроническое влияние в романе «Вадим» проявляется, например, в образе Вадима: «<…> его товарищи не знали, кто он таков; но сила его души обнаруживается везде: они боялись его голоса и взгляда; они уважали в нём какой-то величайший порок <…> в его глазах было столько огня и ума, столько неземного <…> на лице его постоянно отражалась усмешка, горькая, бесконечная <…>» (с. 8). 5 Характеристика Вадима соотносится с характеристикой предводителя пиратов в «Корсаре» (1813) Байрона:
 
 But who that chief? His name on every shore Но кто этот главарь? Его имя на каждом берегу
Is famed and feared – they ask and know no more Овеяно славой и страхом – они спрашивают и не знают <…………………………………………………………………………> <…………………………………………………………………………>
 Few are his words, but keen his eye and hand, Редки его слова, но остры глаз и рука,
But while he shuns the grosser joys of sense, Но когда он избегает больших радостей чувства,
His mind seems nourished by that abstinence. Его ум, кажется, пропитан этим сдерживанием <…………………………………………………………………..>
<…………………………………………………………………..>
<………….>brief answer and contemptuous eye <………….> краткий ответ и презрительный взгляд
 Convey reproof, nor further deign reply. Несут упрёк, и более не соизволит ответить.
 
 (C. Canto I, II, vol. III, pp. 229-230) 6                           (Корсар)
 
     Описание сестры Вадима Ольги напоминает описание Зулейки из «Абидосской невесты» (1813) Байрона: «Это был ангел, изгнанный из рая, за то, что слишком сожалел о человечестве. <…> Это лицо было одно из тех, какие мы видим во сне редко, а наяву почти никогда». (С. 11)
 
 Fair as the first that fell of womankind, Прекрасна, как первая павшая из женщин,
<……………………………………………………….> <……………………………………………………….>
<…………………..>too transcendent vision <…………………..> слишком запредельное видение
 To Sorrow`s phantom-peopled slumber given. Для сна Печали, населённого призраками людей.
 
(B. A. Canto I, VI, vol. III, p. 163)                (Абидосская невеста)
 
      Соотносятся жажда мести Вадима и Селима («Абидосская невеста»): «<…> я видал отца <…> пронзительный взор, где горела последняя искра жизни и ненависти … и мне она осталась в наследство <…>». (С. 18)
 
 My father`s blood in every vein Кровь моего отца в каждой вене Is boiling! <……………………………> Кипит ! <……………………………>
 
(B. A. Canto II, XII, vol. III, p. 187)               Абидосская невеста)
 
      О детстве и юности Вадима в романе сообщается как о времени мрачном и тяжёлом: «<…> я не имел своего куска хлеба. Меня взяли в монастырь <…> Никто в монастыре не искал моей дружбы, моего сообщества; я был один, всегда один <…>». (С. 31). Так же мрачно говорит о себе Арнольд, герой байроновской драмы «Преображённый урод» (1822):
 
 <………………….> I have no home, no kin,<……………………………> У меня нет дома, родни,
 No kind – not made like other creatures, or Рода – не создан, как другие творения,
To share their sports or pleasures <…………> Делить их радости и удовольствия <…………>
 
(D. T, Part I, vol. IV, p. 287) 7                  (Преображённый урод)
 
     Печаль Вадима в монастыре соотносится с печалью Гяура, находящегося среди монахов: «<…> ужасно сидеть в белой клетке из кирпичей и судить о зиме и весне по узкой тропинке, ведущей из келий в церковь; не видать ясное солнце иначе, как сквозь длинное решётчатое окно <…>». (С. 32)
 
 I`d rather be the thing that crawls Я бы, пожалуй, был тварью, которая ползает,
Most noxious o`er the dungeon`s walls Наиболее ядовитая, по стенам подземелья,
Than pass my dull unvarying days, Чем проводить мои мрачные неменяющиеся дни
 Condemned to meditate and gaze. Приговорённым размышлять и созерцать.
 (G, vol. III, p. 131)                                                          (Гяур)
 
     Соотносятся мысли Вадима и Арнольда: «Итак, есть состояние, в котором безобразие не порок», - подумал я». (С. 32)
 
 <…………………> since deformity is daring. <…………> потому что уродство – это смелость.
It is the essence to o`ertake mankind Это – основа превзойти человечество
 By heart and soul, and take itself the equal – Сердцем и душой и поставить её равной -
Ay, the superior of the rest. <……………………> Да, превосходящей всех остальных. <…………>
                  (D. T. Part I, p. 297)
 
     Река Сура характеризуется в романе <«Вадим»> следующим образом: « <…> кто из вас смотрелся в её волны <…> богатые природным, собственным блеском». (С. 34) Данное описание соотносится с:
 
Lake Leman woos me with its crystal face Озеро Леман очаровывает меня своим кристальным лицом
 
(CHP, Canto III, XVIII, vol. II, p. 257) (Паломничество Чайльд-Гарольда)
 
     В свой роман Лермонтов включает вставную песню. Так характеризует её сам автор: «<…> песня была дика и годилась для шума листьев и ветра пустыни <…>». (С. 52)
 
But bid the strain be wild and deep <…> Но пусть струна звучит дико и глубоко<…>
 
(My Soul is Dark, vol. III, p. 390)                     Душа моя мрачна)
 
     Мысли Вадима о самом себе перед началом бунта напоминают настроение стихотворения Байрона «Воспоминание»: «<…> имея ввиду одну цель – смерть трёх человек <…> теперь он со всем своим гением должен потонуть в пучине неизвестности … ужели он родился только для их казни!...». (С. 53)
 
 My days of happiness are few: Мои дни счастья немногочисленны:
<…………………………………………..> <…………………………………………..>
My dawn of life is overcast; Рассвет моей жизни затянут тучами; Love, Hope and Joy, alike adieu! Любовь, Надежда и Радость, все прощайте!
 
 (R, vol. I, p. 211)                                              (Воспоминание)
 
      Оцепенение Ольги соотносится с оцепенением Зулейки: «Неподвижно сидела Ольга, на лице её была печать безмолвного отчаяния, и глаза изливали какой-то однообразный, холодный луч, и сжатые губки казались растянуты постоянной улыбкой, но в этой улыбке дышал упрёк провидению…». (С. 72)
 
Zuleika, mute and motionless, Зулейка, безмолвная и неподвижная,
 Stood like the statue of Distress, Стояла, как статуя Страдания, When her last hope forever gone, Когда последняя надежда навсегда ушла,
 The Mother hardened into stone; Мать превратилась в камень;
 All in the maid that eye could see Всё в девушке, что можно было видеть глазом
Was but a younger Niobe. Было лишь юной Ниобой.
 
 (BA, Canto II, XXII, p. 200)
 
     Интертекстуальная зависимость связывает строки, описывающие печаль Ольги и Зулейки: «<…> можно было тотчас заметить, что с давних пор ни одна алмазная слеза не прокатилась под этими атласными веками <…>». (С. 90)
 
And if her eye was filled with tears И если её глаза были наполнены слезами
That stifled feeling dare not shed <…> Это удушающее чувство не давало им пролиться <…>
 
(BA, Canto I, VIII, p.167)
 
      При разной степени соответствия казаки из романа <«Вадим»> ассоциируются с пиратами и бандитами восточных поэм Байрона: «<…> казаки разложили у берега речки несколько ярких огней и расположились вокруг <…>». (С.111)
 
 The last of Lambro`s patriots there Последние патриоты Ламбро там
Anticipated freedom share; Наслаждались предвкушаемой свободой;
And oft around the cavern fire И часто вокруг костра пещеры
 
(BA, Canto II, XX, vol. III, p. 194)
 
      По-видимому, межтекстовая связь соединяет следующие строки: «<…> глаза её налились кровью, стиснув зубы, она старалась удерживать невольные крики <…>». (С. 119)
 
<…> nor from his lips did come <…> и с его губ не сошло
 One word of wail <………………..> Ни одного слова стенания <………………..>
 
(CHP, Canto I, XII, vol. III, p. 339)
 
      Семь раз на протяжении незаконченного романа мы видим Вадима в классической байронической позе: «И он ходил взад и вперёд скорыми шагами, сжав крестом руки <…>.» (С. 18)
 
He leaned against the lofty pillar nigh Он <Лара> прислонился к высокой колонне,
 With folded arms and long attentive eye <…> Скрестив руки и устремив вдаль внимательный взор <…>
 
 (L, Canto I, XXI, vol. III, p. 339)
 
     Лермонтов активно использовал материал Байрона для построения образа Вадима. Вадим – это предводитель, организатор, такой как Конрад («Корсар») и Лара. Но прежде всего он мститель, и этим образ Вадима соотносится с образом Селима («Абидосская невеста»). Мрачный взгляд на мир приближает его к Гяуру. Физическое уродство связывает образ Вадима с Арнольдом («Преображённый урод»). «<…> Лермонтов подробно и упорно развивает тему демонизма своего героя, но эта тема связана с демонизмом <…> героев Байрона». 8 «Романтический демонизм Вадима совпадал с собственным взглядом автора на жизнь». 9
      Образ Ольги, по-видимому, подсказан Лермонтову образом Зулейки. Ольга, как и Зулейка, воспитывается в богатом доме. Но Зулейка – родная дочь, а Ольга – приёмный ребёнок. Зулейка думает, что имеет брата. Ольга о брате даже не подозревает. Им обеим обещают раскрыть тайну. После раскрытия тайны оказывается, что у Ольги есть брат, а у Зулейки – нет. Ложный брат Зулейки и родной брат Ольги мечтают о мести по отношению к хозяину богатого дома: Джафару в «Абидосской невесте» и Борису Петровичу в <«Вадиме»>. Эти люди воспитали тех, кто более всего дорог и Селиму, и Вадиму. Селим любит Зулейку как невесту. Вадим любит Ольгу как сестру. Чувство мести Селима и Вадима имеет реальные основания в прошлом. Это – отмщение за уничтожение отца. У Селима есть свой пиратский отряд. Вадим – один из организаторов восстания в данной округе. Те и другие готовятся к выступлению.
      Вставная песня в <«Вадиме»> (песня казака) – также проявление байронического влияния. Вставная песнь есть в «Корсаре», в «Паломничестве Чайльд-Гарольда» - четыре вставные песни.
     В «Преображённом уроде» - три вставные песни. Творчество Байрона оказало влияние на многие произведения Лермонтова. В романе <«Вадим»> Лермонтов использовал опыт Байрона, преобразуя его в соответствии со своими творческими намерениями и особенностями прозаического жанра.
 
 Примечания
 
 1. Эйхенбаум Б. М. Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки.// О литературе: Работы разных лет. – М.: Советский писатель, 1987. С. 275.
2. «Вадим»// Лермонтовская энциклопедия. – М.: Большая Российская энциклопедия, 1999, с. 76.
3. Проза Лермонтова»// Лермонтовская энциклопедия. – М.: Большая Российская энциклопедия, 1999, с. 447-448.
4. Эйхенбаум Б. М. Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки.// О литературе: Работы разных лет. – М.: Советский писатель, 1987. С. 190.
5. Все цитаты из романа Лермонтова <«Вадим»> приводятся по изданию: М. Ю. Лермонтов. Соч. в 6-ти т. – М. – Л.: Издательство АН СССР, 1954-1957.
6. Все цитаты из произведений Байрона, кроме драмы «Преображённый урод», приводятся по изданию: The Works of Lord Byron. Poetry. – London: John Murray; New York: Charles Scribner`s Sons, - 1904, vol. I – III.
 7. Драма «Преображённый урод» цитируется по изданию: The Works of Lord Byron. – Leipzig: Bernhard Tauchnitz, 1866.
8. Томашевский Б. В. Проза Лермонтова и западно-европейская литературная традиция, ЛН,